Третья древняя, или И один в поле… - Борис Николаевич Григорьев
— Практически то же самое.
— Прими мои искренние соболезнования. Я слышал, что у тебя умерла супруга. Извини, что не смог приехать на похороны — заболела мать в деревне…
— Да ладно, чего там…
— Ну, говори, какие сложности, — по старой привычке взял быка за рога Дубровин.
— Сложности? Я бы не сказал. Вопросы — да, есть. Нужна твоя консультация. Может быть, зайдём в какую-нибудь кафеюшку?
Они пошли по направлению к Арбату и остановили свой выбор на скромном заведении под необычной для новых времён вывеской «Чайная». Спустились в подвал, заказали чай с пирожными и сели за накрытый белой скатертью столик.
— Ну, давай выкладывай, что тебя беспокоит, — напомнил Дубровин.
— Ты помнишь дело «Стеллы»? — начал он.
— Ещё бы — вместе с тобой его и начинали, — оживился Дубровин.
— Что с ней? Где она сейчас? Жива ли?
— Этого я не могу тебе… я не в курсе. С ней, видишь ли, прекратили работать почти сразу после того, как тебя отозвали из командировки.
— Значит, у «Марты» с ней ничего не получилось?
— Да нет, после того как она показала ей твоё письмо, работа вроде наладилась, но потом, спустя год или два — я сейчас точно не помню — «Стелла» исчезла. Мы искали её, но не нашли. То ли куда-то выехала в другую страну, то ли…
На секунду ему показалось, что Дубровин что-то от него скрывает.
— Ты предполагаешь, что она…
— Не исключаю, хотя никаких доказательств у нас нет. Дело на неё в архиве, и я, признаться, давно не держал его в руках.
— А «Марта»? Где она сейчас?
— Где-то тоже на пенсии.
— И это всё, что ты можешь рассказать мне о Тине?
— Практически да. Тебе этого мало?
— Очень мало. Слушай, ты не мог бы узнать адрес «Марты» и помочь мне с ней встретиться?
— Думаю, да. Надо позвонить на работу и спросить знакомых ребят. Я слышал, что она здорово сдала и превратилась в типичную старую деву-отшельницу. Не думаю, что она расскажет тебе больше, чем я.
— Надо попытаться.
— Слушай, Вань, я вижу, ты переживаешь из-за того, что поломал жизнь «Стелле». Подожди, не перебивай меня — я знаю, что ты любил её и всё такое прочее. Но твоей вины тут нет — она пошла на это сознательно.
— От этого, Глеб, мне не легче.
— Неужели ты до сих пор любишь её? Да не смущайся, я давно догадался, что у вас был роман. Пока он не мешал работе, начальство закрывало на него глаза, но когда…
— Уж не по твоей ли инициативе меня отозвали из командировки?
— Грешен, Ваня. Было дело. — Дубровин опустил голову. — А к чему, ты думаешь, всё это бы привело? К провалу! Как пить дать! Ты уже стал терять рассудок, а этого в твоём положении нельзя было допустить.
— Как ты мог? И это называется, лучший друг… — В его глазах появились слёзы.
— Ваня, прости меня ради бога, но тогда я не мог поступить иначе. Тебе была бы «хана». Да и сейчас, если бы мне снова пришлось принимать решение, я бы без сомнения сделал то же самое. Невзирая на то, что ты мне друг и что ты любил её сильно и искренно. Когда любовь и разведка вступают в противоречие, то служба обязана выбрать разведку, ты знаешь.
— Знаю, но от этого знания мне сейчас так тошно, что… А я, подлец, не вспоминал о ней все эти годы — всё некогда было, неудобно, некстати! А вчера вдруг всё так ясно привиделось…
Оба замолчали, не находя больше нужных слов ни в утешение, ни в оправдание.
— А ты знаешь, Вань, она ведь перед уходом написала письмо и просила «Марту» передать его тебе лично, — вспомнил вдруг Дубровин.
— Письмо? Где оно?
— Наверное, в деле — где же ещё ему быть.
— И что же она написала мне тогда?
— Дословно, конечно, не помню. Она сообщает тебе о своей любви и о том, что скучает без тебя.
— Я хочу прочитать его, — упрямо повторил он.
— Надо подумать, — неопределённо пообещал Дубровин.
— Нечего думать. У тебя остались там масса знакомых и друзей. Попроси снять копию — это ведь никакого государственного секрета не представляет!
— Ишь, ты, какой ловкий! — рассмеялся Дубровин. — Надо получить разрешение на поднятие дела из архива. Для этого нужна уважительная причина.
— Как ты, например, — довольно язвительно сказал он.
— Совершенно верно — как я, — серьёзно подтвердил Дубровин.
— Что ж ты не воспитал таких у себя на рабочем месте?
— Почему не воспитал — воспитал. — Дубровин улыбнулся. — Времена в разведке стали другие, Ваня. Ладно, не горюй, постараюсь тебе помочь. Тем более что сам свою вину тут чувствую. Знаешь что, надоела мне эта чайная. Давай зайдём на Новом Арбате в какой-нибудь бар и примем граммчиков по сто коньячку для расширения сосудов. А?
— С утра? Коньяк? Стаканами? — с наигранным испугом и изумлением спросил он.
— А что? — удивился Дубровин, подыгрывая и смешно поднимая кустистые брови.
— Очень хорошо!
Они дружно рассмеялись и пошли на выход.
К «Марте» он смог поехать уже на следующий день.
Она запомнилась ему сухой и сдержанной дамой лет тридцати с манерами, полученными то ли в институте благородных девиц, то ли в женской партшколе, настроенной исключительно на деловой лад и не приемлющей никаких отклонений от заданной линии беседы. Ему устроили с ней одну или две встречи, перед тем как выпустить её в командировку для работы с Тиной, и он сразу понял, что слиться воедино двум стихиям, олицетворяющим огонь и лёд, будет очень и очень трудно, если вообще возможно.
Но начальство было о «Марте» самого высокого мнения, и если судить по результатам её прежней работы, она объективно заслуживала самых лестных характеристик. Однако для работы с Тиной она подходила мало. Агентура вообще склонна привязываться к одному и тому же оперработнику, а агент-женщина — в особенности, тем более что в данном случае оперработник был одновременно и любимым человеком. Сможет ли «Марта», эта воинствующая моралистка, сама никогда не выходившая замуж и, кажется, вообще не знавшая мужчин, понять истинные мотивы сотрудничества с советской разведкой женщины, изменившей своему мужу?
…Дверь в квартиру распахнулась сразу, как только он нажал кнопку звонка — казалось, «Марта», с тех пор как её предупредили, всё время стояла за дверью и ждала его прихода. Вопреки информации Глеба, он нашёл, что за все эти годы она нисколечко не изменилась — та же спокойная, непоколебимая самоуверенность в жестах, в прямой осанке, в собранных в тугой узел волосах, в блеске чёрных цыганских глаз. Она смерила его оценивающим взглядом с головы до ног, кажется, тоже узнала
